На вопросы Омспресс в ресторане «Европа»откровенно ответил главный врач «Клинического медико-хирургического центра», депутат Законодательного Собрания Омской области Вадим Бережной.
Омскпресс: Вадим Григорьевич, наверное, при Вашей огромной политической нагрузке, очень сложно полноценно заниматься больницей? Вы сами чувствуете себя больше врачом или политиком?
Вадим Бережной: Я всегда был и останусь, в первую очередь, врачом, а не политиком. Эта профессия, которую я в своё время удачно выбрал, полностью соответствует моим чертам характера. Однако на сегодняшний день специфика медицинского управленца в России обязывает менеджера в лечебном учреждении – малом или крупном – знать все оттенки клинической жизни больницы. Темп преобразований, который происходит в медицине в последние годы, тот запрос и общества, и федерального правительства в части организации медицинских услуг таков, что обычным медикам приходится очень нелегко и руководитель должен вести диалог с вверенным коллективом на «одном языке». При этом порой даже профессионалу очень непросто перестраиваться и, становясь управленцем, разворачивать в другую сторону работу отделения, целых служб в больнице. Поэтому для того чтобы всё это успешно и эффективно происходило, в качестве генерального менеджера необходим универсальный, играющий тренер, который понимает как врачей с их проблемами, запросами и возмущениями, так и запросы пациентов.
ОП: В первую очередь, пациенты хотят быстро и эффективно получать медицинскую помощь. Как Вы считаете, может, они многого хотят?
ВБ: Нет, пациенты абсолютно правы. Система должна работать так, чтобы человек достаточно быстро получил не только ответы на свои вопросы по поводу диагноза, тактики, но и получил непосредственно лечение. У нас десятилетиями было признано, что к лечению пациента, поступившего в больницу, необходимо подходить спокойно, не торопясь, обдуманно. Должен обсуждаться диагноз, должно быть много аналитики и, в конце концов, комплексное мнение по поводу тактики и перспектив его лечения. Потом уже после операции или других мер медицинского воздействия пациента нужно было долго наблюдать до его окончательного выздоровления. На всё это уходила иногда неделя, иногда месяц и даже больше. Сейчас, когда появляются новые технологии, аппаратура и медикаменты, выполняются более щадящие или нетравматичные операции, когда пациент выздоравливает в более сжатые сроки, тем самым освобождая место, возможности и ресурсы для других — ответственный подход, по-прежнему, остаётся, но результаты мы способны получать раньше. Пока, к сожалению, это не все понимают.
ОП: Как Вы относитесь к такому понятию как «врачебная ошибка»?
ВБ: Я считаю, что сегодня в России дать оценку — ошибочное действие совершили медики или нет — могут только коллеги. Причем коллеги, которые не живут в одном городе, не работают в одном кооперативе с теми, кто лечил пациента. Эксперты, которые раньше работали в этих больницах или работают в них совместителями, также почти никогда не могут дать объективную оценку. Их в этом плане сдерживает элементарная человеческая порядочность, потому что бывают случаи, когда этот эксперт работал много лет в одной операционной с этим доктором и в такой ситуации судить объективно ему очень сложно. Поэтому на Западе широко применяется возможность экспертирования всех медицинских случаев совершенно независимыми иногородними специалистами. В Европе в ЕС для этого даже порой осуществляется экспертиза между государствами. Вполне нормально, когда сложный случай «судит» группа специалистов из другой страны.
ОП: То есть раз не может быть объективной экспертизы – нет адекватного наказания?
ВБ: Если бы страховые компании в скором времени настроили свою работу так, чтобы любой из врачей знал, что каждый случай лечения пациента, каждое его действе, каждая запись в истории болезни, каждый элемент операции будет оценен действительно независимым профессионалом в этой области, проблема качества медицинской помощи начала бы рассыпаться сама по себе и, в
конце концов, она стала бы минимальной. Потому что «некачественные» клиники в этой связи несли бы колоссальные финансовые потери или просто бы переставали существовать. Сегодня же квинтэссенция страховой медицины в России, чтобы всем сестрам было по серьгам. Кроме того, во всех страховых компаниях России пока, к сожалению, работают те же самые врачи из больниц, и говорить о непредвзятой оценке бывает непросто.
ОП: Врач имеет право на ошибку, когда речь идёт о человеческой жизни?
ВБ: Обвинить, деморализовать человека и поставить на нем крест – легко. Но врач – это творческий человек, в любой критической ситуации он, как художник, действительно имеет право на мышление. Я считаю, что к ситуации, которая может быть расценена жителями как врачебная ошибка, надо всегда относиться более глубоко. Оценивать не сам факт поступка или какого-то действия, предпринятого врачом или медицинской сестрой. Всегда очень важно оценить в комплексе, что представлял из себя этот врач раньше, каков его профессиональный путь, что ему удавалось, какого мнения о нём были как специалисты, так и потребители медицинских услуг, в каких обстоятельствах происходили те или иные медицинские действия. Безусловно, судебно-медицинская экспертиза потом всё расставит на свои места, но только вопиющие, кричащие на самом деле действия, которые ни в какие рамки не лезут и расходятся со всеми стандартами, можно оценивать жёстко и однозначно. Но я вас уверяю, гораздо больше ситуаций, где медицинским работникам приходится принимать очень нелёгкое решение и вытаскивать с того света десятки, а то и сотни людей.
ОП: Вы смотрите сериал «Интерны»?
ВБ: Да, да. Я его смотрю, когда случайно на него «попадаю» в телеэфире.
ОП: Кто вам ближе из героев?
ВБ: Мне ближе всего Охлобыстин, потому что он называет вещи своими именами и действует оперативно. Вы знаете, с тех пор, как я пришел в Законодательное Собрание, я обратил внимание, что обсуждать вопросы рабочие я стал в 2-3 раза быстрее. Я реально мучаюсь, когда мой собеседник, то, что можно было обсудить за 5-10 минут, в долгом диалоге побуждает меня делать 20-30 минут. Мне приходится быть жёстким, порой расставлять точки раньше, чем этого хотелось бы партнёрам и собеседникам для того, чтобы успеть всё, что необходимо и запланировано. А отдыхать будем на пенсии, я так считаю. Единственное, в этой ситуации мне немножко жаль мою семью.
ОП: Домашние сами себе уколы ставят, если, не дай Бог, что?
ВБ: Мы стараемся жить так, чтобы уколы ставить не приходилось. То есть в этой части мы стараемся загодя проблемы медицинские профилактировать. У нас куплены велосипеды, зимой с детьми ходим на лыжах на «бурундучьей» поляне у санатория Омский, мы постоянно рвёмся, когда есть время и возможность в бассейн, выезжаем за город в Чернолучье, стараемся раз в год заставить себя поехать в санаторий в Белокуриху на Алтай, потому что это удобно по акклиматизации детей и там можно именно полечиться в хороших медицинских условиях. Я не приемлю жаренье на пляже у моря, потому что если дан тебе месяц, чтобы отдохнуть, наверное нужно что-то сделать для своего здоровья.
ОП: Как Вы относитесь к эвтаназии?
ВБ: Я лично к эвтаназии отношусь… слово «положительно» — неверное слово… — как к шагу, который может быть оправдан, когда он оправдан в глазах родственников.
ОП: А самого пациента?
ВБ: Абсолютно точно. Во-первых, учитывать необходимо, конечно, мнение пациента. Однако ситуации бывают разные. Есть ситуации, когда человек всё понимает и может высказать свое мнение, в том числе, письменно. И в этой ситуации решение принимать ему, и даже родственники не могут заставить его мучиться дальше. А есть ситуации, когда человек собой не владеет, находится в коме, без сознания, и тут, абсолютно точно, мнение родственников должно быть учтено. Я это говорю не как управленец, а как человек. Я считаю, что это просто элемент гуманности по отношению к тому, кто страдает, и надо давать право принимать решение человеку самому в этой ситуации. Другое дело, что у нас законодательство в этой части не совершенно и не предусматривает такой возможности. Наверное, это законодательство сейчас просто сформировано с учетом российского менталитета. Когда
у нас будет действительно тотальный порядок во всех отраслях в жизни, в том числе и в здравоохранении, можно будет дать возможность это законодательство изменить, и мы будем уверены, что не будет никаких нарушений в этой части. Так и с трансплантологией – российское законодательство очень долго к этому шло из-за хаоса и беспорядка, нельзя было гарантировать, что недобросовестными людьми эти возможности не будут использоваться себе на благо. Сегодня, когда дисциплина возрастает значительно, когда гайки закручиваются, когда появляются возможности контролировать жестко трансплантацию, можно быть уверенными, что закон будет соблюдаться не во вред людям, которые вдруг окажутся без органов.
ОП: Вы верите в Бога?
ВБ: Да.
Интервью: Евгения Конышева.