Валерия Ивановича АЛЕКСЕЕВА, народного артиста России, по полному праву можно считать нашим национальным достоянием. Наверное, нет ни одного сознательного омича, который хотя бы раз не видел актера на сцене. Нет, мне доводилось встречать людей, ни разу не посетивших театр, но Валерия Ивановича всё равно знают.
Один известный театральный критик сказал: «Об Алексееве только ленивый не писал». И меня не минуло. Но у театроведов своя среда обитания. Они ходят на спектакли, разбирают их по косточкам: режиссуру, сценографию, работу артистов — все заумно, по-научному, короче, устраивают межсобойчики… А я кучу лет назад, будучи редактором журнала «Пик скорости» (выходил такой), рассказал о народном артисте как об автомобилисте, сыне мотогонщика Ивана Григорьевича Алексеева, чемпиона Сибири и Дальнего Востока.
Вот что говорил тогда Алексеев:
— Скорость, говорите?! Она сама меня преследовала! До сих пор нормально не хожу: несусь по ступенькам — через одну… Она во мне, она движет мною!
Семья Алексеевых приобрела дачу семь лет назад. По случаю… У стариков недорого четыре сотки и ветхий, об одну комнатенку, домишко, притулившийся с краю участка. Сейчас хоть и не хоромы, но в наличии второй этаж, куда ведет крутая скалолазная лесенка, веранда для летних восседаний и бесед, а на другом конце этой маленькой вселенной — новая стайка впритык с удобствами. И это еще не все, в дальнейших планах летняя кухня и что-то там еще, чтоб как-то приблизиться к кукольному Букингему.
Воспоминания:
— Как только купили, у нас уже на 9 мая собралось чуть ли не полтруппы. А недавно с Юлей посчитали: в прошлом году мы наедине оставались всего шесть раз.
О каком покое и умиротворении может идти речь? А ведь люди обзаводятся загородными усадьбами, виллами, избушками и хижинами именно для этого.
Валерий Иванович объясняет иначе:
— Перед землей совестно.
Некоторые полагают, раз актер играет маркизов, графов, королей да генералов, небось, сам неженка избалованная, и глубоко в своих предположениях ошибаются. Алексеев родился в поселке Усолье-Сибирское Иркутской области. Семья немаленькая, потому при их доме располагался участок в восемь соток. Отец для Валерки заказал в кузнице небольшую тяпку и выделил определенный кусок земли, засеянный картошкой. Сказал, по времени не неволю, но к такому-то сроку работа должна быть исполнена. Так что народный артист земледелию не чужд.
Супруга, Юлия Александровна, — преподаватель детской художественной школы, находилась при противоположном мнении, поскольку с детства считала оброком обязательную прополку перед прогулкой.
— Даже не думала, — говорит, -что буду любить так ухаживать за всеми своими цветочками и ягодками.
Когда ехали на дачу, на повороте загрузили в машину ящики с рассадой помидоров, огурцов, перцев, баклажанов, различных цветов, в том числе и обожаемых роз. Вообще-то у Алексеевых растет все! Вишня, яблоня, крыжовник, малина, смородина, клубника, виноград… Только картошку не сажают, ее можно купить — овощной магазин от дома недалеко.
Прибыли… Переоделись. Юля в изящном спортивном костюме сразу смогла купить теплицу — высаживать покупки, а Валерий Иванович, нахлобучив модную капитанскую кепочку, за лопату. Над участком разносятся голоса:
— Юля, а тебе где вскопать?!
— Сама вскопаю!
Ну, уж нет… Не такой он человек, чтоб без дела прохлаждаться.
— С одной стороны, земля чувствует заботу, — рассуждает Алексеев, — а с другой, ужин надо заработать. И только тогда вечерком снисходит умиротворение.
Короче, худо-бедно совесть трудами праведными успокоили, она вежливо уступила место желудку, а попутно и душе. Ибо насыщение — само собой, но без задушевной беседы — бестолковое поглощение пищи. Не хлебом единым, а также петрушечкой, укропчиком, помидорчиками прошлогодней засолки и дымящимися с огня шашлычками — жив человек.
— У нас в доме, — рече хозяин сада и огорода, — существовал обряд подношения. На крошечном подносе, с тарелочку, гостю подносили серебряную с каймой рюмку. Считалась она еще от прадеда, но в доме была всегда. Именно с нее потчевали гостя. У нас ее, к прискорбию, нет, прими, Юра, глиняную кружку.
И пошли дачные разговоры. О друзьях, о профессии, о погоде, о будущем урожае, анекдоты, в конце концов, и ни слова о политике…
На хрена сугубо мирным, вкушающим людям — о войнах, судилищах, последних постановлениях, смене руководства в Генштабе, когда вокруг чудесная природа, а под ногтями земля?
— А помнишь, был такой портвейн «Три семерки?»
Как не помнить, мы же с ним ровесники…
— Да-а, знатное винцо! Бывало, пригласишь девушку в общежитие и откупориваешь бутылочку. А если барышня к тому же утонченная, то и она напиток оценивает по достоинству. Потом эти «Семь, семь, семь» куда-то пропали. А тут, когда все появилось, вдруг вижу в магазине — вот оно, разлюбезное. Взял, пришел домой, сел, чинно наполнил хрустальный бокал, сделал глоток и понял, молодость безвозвратно ушла!
На столе блаженствовали помидоры, таили в себе звонкий хруст огурцы, пышно дышала зелень, дымились зажаренное на решетке мясо и копченная в коптильне скумбрия, которую я забыл посолить, но все равно пошла… А главное, отливала солнечными бликами знаменитая алексеевская «лимонка» — не граната, а настоянное на спирту колдовское зелье, кстати, действующее не хуже гранаты.
Как под это дело не рассказать анекдот от Алексеева?
«В маленький провинциальный заштатный театр приезжает выпускник столичного театрального училища. Я, говорит, хочу познать искусство из самой глубины, можно мне поговорить с кем-нибудь из «стариков»? Естественно, отвечают, идите к Иван Иванычу, он у нас сорок пять лет. Заходит в гример-ку… Это ты, молодец, что распределился к нам, молвит, развалясь в кресле, маститый артист, таких уникальных театров всего два в мире: наш и в Африке на высоких ослепительно белых вершинах Килиманджаро. Почему, задыхаясь от тщеславия, спрашивает молодой человек. А потому что ни к ним, ни к нам никто никогда не ходит…»
Склон эхом отражает смех, и кажется, хохочет весь дачный поселок — у природы тоже есть чувство юмора.
— Эх, жизнь актерская! — неожиданно вздыхает Валерий Иванович. — Я давеча в «Пятом» театре поставил пьесу «Иллюзионисты». Там старый артист рассуждает о мгновенности профессии. Пока ты на сцене, зрители плачут, рыдают, испытывают подлинный страх и ужас или раскрепощенно смеются, как малые дети. Однако занавес опускается, все возвращается на круги своя и только ты бродишь по ночному городу и не находишь себе места. Еще одну жизнь ты прожил, еще одна жизнь кончилась. Когда вы, журналисты, пишете о нас: ах, какой великий, ах, как пробирает до самого донышка, никто, как он, не вызывает таких огромных мурашек, — скажу откровенно, Юра, я скептически улыбаюсь. Мы нужны только в момент существования на сцене, а уйдем также тихо, как наши персонажи, и вряд ли кто вспомнит…
Вот это да! Неужели скорость сбавила в нем обороты? Вряд ли, вон с какой энергией вонзал лопату, вскапывая грядки, с какой любовью поддавалась ему почва, чувствуя твердую руку земледельца. На то и дача, чтоб душа вышла из пике и чуть притормозила, не неслась, как угорелая. А умиротворения без легкой печали не бывает.
Юля молча вкушает мясо, я запиваю «лимонку» лимонадом, Фрося, юная собачка Алексеевых, посапывает в уголке, природа, вообще, поджала хвост, и только в теплице жадно врастает в землю свежевысаженная рассада.
Все-таки роль латифундиста, владельца участка земли русской, — самая счастливая для Валерия Ивановича: ни вживаться не надо, ни репетировать, ни текста — наизусть.
